Как определяет сам автор, это "приключенческий роман с элементами детектива или детектив с элементами приключенческого романа". Время - Раннее Новое, место - ну скажем так, оно вам и знакомо, и не знакомо одновременно. Детективная загадка и приключения - это как херес и сигары, летняя ночь и любовное настроение, красивая женщина и цветы - хороши по отдельности, вдвойне хороши вместе. А когда к ним добавляются продуманные исторические детали и отсылки - перед этим трио трудно устоять. Распознавать последние, сдается мне, едва ли не самое большее удовольствие, а уж со знанием исторических фактов у автора всё более чем хорошо.
19.11.2015 в 21:52
Пишет Константин Редигер:I. Потеря качества
1.1. Токунба Иге, сейчас
В ящике было, во-первых, тесно, во-вторых, душновато, в-третьих — отчаянно скучно.
Большую часть времени не происходило ничего: соперников либо не было, либо они раздумывали, то есть ничего не делали. Сначала предполагалось, что ограничения по времени вообще не будет. Но с тех пор, как в партии против одного свевелминского аристократа, мнившего себя великим игроком, Току пришлось ждать хода полчаса, Геррет смилостивился. Было решено, что ход должен занимать не больше минуты. Правилами гевехта это не предусматривалось, но на выручку пришли быстро выдуманные технические изъяны: машине, дескать, нужен подзавод раз в полчаса. Был в этом и политический расчет. Соперниками Току нередко были вельможи и коммерсанты, обыгрывать которых было небезопасно. А за время подзавода многие из них как раз догадывались прекратить игру, не доводя дело до разгрома.
Подзавод был одним из двух развлечений. Правда, на эти пару минут нужно было поджать ноги и уместиться в половину и без того небольшого пространства. Но зато сквозь открывающийся на обзор публики механизм было хорошо видно загримированное лицо Геррета, незаметно строящего потешные гримасы.
Схема, собственно, была элементарная. Публика давно привыкла к тому, что автоматоны умеют двигаться, выполнять простые команды своих хозяев и даже участвовать в физических экспериментах. Почему бы тогда им не играть в гевехт?
Положим, причины были: автоматоны, даже самые умные, для такой задачи были туповаты. Но пока зрители этого не знали, на демонстрации “первого в мире автоматона-гевехтшпелера, изготовленного мастерами Священного царства и уже разбившего всех мастеров континента” валили валом. Автоматона, то есть, конечно, куклу в виде дикаря-ининивага построили быстро. Коробку, в которой прятался настоящий игрок, сделали из потрепанного, но когда-то очень дорогого комода. Для, как выразился Геррет, авантажности одну дверцу оставили, а за ней установили совершенно бессмысленный механизм, который Току соорудил из трех часов и добытого по случаю сломанного арифмометра. Все это и можно было заводить, так что в процессе игры ящик то пощелкивал, то позвякивал.
Несложно было придумать и способ переставлять фигуры — несколько тросиков, шарниров и втулок давали возможность двигать рукой дикаря в локте, плече и кисти. Получалось это менее изящно, чем у настоящих автоматонов, не говоря уже о людях, но Току с Геретом решили, что оно даже к лучшему. В конечном счете, им ведь не нужно было, чтоб фигура вышла похожей на человека — и даже наоборот, чем более искусственной она казалась, тем достоверней выглядела махинация в целом. Ради удобства управления (дергать за рычаги приходилось и без того из жутко неудобной позы), дикаря пришлось сделать левшой. Геррет объяснял это публике тем, что все ининиваги, о которых он слышал — левши. Поди проверь.
Проблем оставалось две. Очевидная: как сделать происходящее на доске видимым для запертого внутри коробки настоящего игрока. Сначала думали даже сделать доску полупрозрачной, но это было рискованно. После месяца провальных попыток Току, наконец, придумал систему — и ей, пожалуй, гордился больше всего. Под доской была сделана плоская стеклянная коробка, разделенная на сектора в строгом соответствии с клетками. В каждом секторе лежала иголка на нитке, а в каждой фигуре был спрятан магнит. Так что когда фигуру на настоящей доске передвигали с клетки на клетку, в одном месте иголка падала назад в стеклянный поддон, а в другом — вставала стоймя. Току оставалось только переставить соответствующую фигуру на спрятанной в ящике карманной доске и спокойно думать над ответным ходом. При первой демонстрации, однако, все чуть не сорвалось. Репетировали компаньоны при открытом ящике, а играть-то надо было в закрытом. Тут-то и обнаружилось, что в полутьме иголки практически не видно. Чудом выиграв тогда партию, Току экспериментировал еще двое суток, пока не нашел элементарное, на поверхности лежащее решение: надеть на каждую иголку кусочек бумаги.
Вторая проблема, неочевидная, касалась как раз с освещения и обнаружилась не сразу. Первоначальный план предполагал, что внутри коробки будет стоять маленькая лампа. Светила она скверно (отсюда и проблема с иголками), но зато была незаметна снаружи. Единственное, чего Геррет и Току боялись, это запаха. Боялись, кстати, не зря, но не совсем того. В помещении снаружи, заставленном свечами, никакого запаха, конечно, не чувствовалось. А вот внутри тесно закрытого ящика, да еще на второй-третий час игры, дышать становилось трудно.
После долгих споров компаньоны сошлись на маленьких плоских щелях в стенке, которые в случае чего можно было задвинуть специальной заслонкой. Света от них было немного, но все же хватало, так что лампу можно было убрать. И, что было даже важнее, у Току появилось второе, помимо подзавода, развлечения: ноги зрителей.
2.2. Берт Сегерс, сейчас
— Очаровательная шкатулка, господин Горото! — дама и сама была само очарование, но что-то в ее вопросе показалось Сегерсу наигранным. Не орнаменты ее заинтересовали, а что-то другое. Да и антрепренер при ее словах прижал шкатулку к сердцу покрепче.
Грим был нанесен просто здорово. Настолько здорово, что в первую минуту Сегерс даже поверил, что этот Горото действительно амритянин. Особенно удалась борода — одна из лучших накладных бород, какие ему доводилось видеть. Увы, все портил акцент. Впрочем, большая часть столичной публики, конечно, живых амритян видала разве что издаля, так что риск для мошенника был минимален. Что до Сегерса, меньше всего его заботил чужой заработок: ахал бы дядя, на себя глядя! К тому же автоматон, как ни странно, играл в гевехт по-настоящему. Двигал руками, кивал головой и даже исправно вращал глазами, когда соперник слишком долго думал над ходом.
Без какого-то подвоха дело, конечно, не обошлось. Масштабная операция прикрытия нужна только тогда, когда сама комбинация чересчур заметна — уж в этом он кое-что понимал. А тут было всем прикрытиям прикрытие. Антрепренер-амритянин. Автоматон стилизованный под дикаря. В углу выставлена статуэтка южной Великой Богини, взывающая к физическим радостям куда более, чем к духовным. Это все для простаков, а для тех, кто внимательней, и нужна была шкатулка, которую лже-бородач не выпускал из рук.
— В ней, сударыня, — ответил он с хорошо различимым опытному уху и совершенно имперским длинным “е”, — та деталь, в которой и состоит вся тайна моего автоматона. Без нее он не более, чем неловкая кукла, с ней — гроза лучших гевехтшпелеров континента.
Теперь все только и смотрели, что на шкатулку. Как по Сегерсу — умно, ничего не скажешь. Даже банкир, разыгрывающий партию с “дикарем”, и тот отвлекся. Дело, конечно, не в шкатулке, и не похоже, чтоб антрепренер на самом деле управлял машиной, если не считать подзаводов. Секрет в чем-то другом, но в чем... а не все ли равно? Сегерс был тут совсем не за тем, да и в гевехт не играл лет пять. Или шесть, еще с честной службы? Словом, даже потеющий от волнения банкир был бы для него серьезным противником, а уж к автоматону Сегерс был, кажется, не ближе, чем к императору.
Потратив на все эти размышления пару минут, он отдал трость слуге и осмотрелся. Нужный человек стоял как раз возле любопытной дамы. И был идеален, много лучше антрепренера. Никто не заподозрил бы в нем ничего, кроме того, что и так было у всех на виду. Бриллиантовые пуговицы камзола, вдвое увеличивавший голову парик, табакерка в вензелях. Толстыми пальцами, разумеется в перстнях, он набирал из нее первосортный (чувствовалось и отсюда), который запихивал себе в ноздрю с упорством водоподъемного винта. Словом, настоящий йонкер и большой жизнелюб.
Сыграть такого как бы не посложней, чем амритянина. Все эти жесты, масленая улыбка и замасленный палец, небрежно подзывающий официанта с салфеткой, естественность лица, знающего выражения начальственного гнева, довольства и радости, но не заискивания. Сегерс трижды бы подумал, прежде чем выбирать такую легенду. Но это и не была легенда. Нужный человек был самим собой: Руландом ван де Кроном, депутатом Генеральных штатов от партии риторов, главой Большого Вёлеландского комитета Палаты граждан, героем передовиц, миллионером и завсегдатаем знаменитых “Трех форелей”.
3.3. Берт Сегерс, две недели назад
Шеф, то есть теперь уже не шеф, а не поймешь и кто, все-таки не отказал себе в удовольствии и, ухмыльнувшись в гренадерские усы, сделал паузу, которую Сегерс заполнил ожидаемым чертыханием.
— Именно так, Берт, именно так.
— Руланд ван де Крон?
Больше-не-шеф довольно кивнул.
— Из риторов?
Снова кивок.
— И как же это, простите, я должен…
— Это Берт, строго говоря, твои проблемы, а? Но, так и быть, подскажу: работать ты будешь под официальным прикрытием.
— То есть я вроде как нанимаюсь к нему на службу? И как? Просто вваливаюсь к нему домой, где он живет, на набережной Стейдеграхта? И говорю — Берт Сегерс по вашему распоряжению прибыл?
— Ну, в общем, да, только я бы не упоминал про распоряжение, и живет он на Вильгенштрат, 8.
— Ну это меняет дело.
От расстройства Сегерс сел и отвернулся. Благо, отношения у них с шефом сложились неофициальные, как того, кстати, и требовала шефова легенда — старый служака, невесть как заброшенный в должность военного атташе и так и не отучившийся от полевой формы и палаша. За окном по-амрийски кричал водонос, был немного слышен прибой, но видно не было ничего, кроме однообразных глиняных крыш: зады консульства выходили на портовые склады.
— Привыкай, — шеф встал и налил вина не только Берту, но и себе, что случалось нечасто. — Теперь ты будешь работать в столице, там все иначе. Играть в секретность смысла нет. Даже если ты не попадешь под колпак разведбюро адмиралтейства, там еще пяток министерских служб, грызня аристократов и Трое знают что еще. Так что легенда должна быть такая, чтоб комар не подточил не только носа, но чего бы то ни было вообще.
— И, конечно, лучше ван де Крона… За вино спасибо, но это же полный бред. Он у всех на виду.
— И очень хорошо, потому что он каждый день встречается с несколькими десятками человек. Даже если за ним следят, ты будешь выглядеть, как обычный проситель — мало ли офицеров из колоний обивает пороги депутатов?
— И он возьмет меня на службу?
— Понятия не имею. Я знаю то же, что и ты: тебя забирают отсюда — очень жаль, кстати, хотя ты мне никогда не нравился…
— Смешно.
— Пытаюсь тебя взбодрить, ведь тебя ждет понижение: переводят из задрипанного консульства в столицу!
— Жарко, людно, бестолково.
— Прекрати ныть. Тебя переводят, потому что так решили в штабе. Что тебе еще нужно? По прибытии найдешь ван де Крона в каком-нибудь публичном месте и узнаешь его. Не его ли, дескать, ты сопровождал с визитом в Одзонг девять лет назад?
— Я ведь и правда его сопровождал.
— Именно! Он, натурально, обрадуется, а дальше смотри. Если он скажет “милейший господин Сегерс” — ты должен будешь прилипнуть к нему и не отставать, пока он не прикажет обратного. А если “дорогой господин Сегерс” — уходи, сообщив предварительно свой адрес.
— Прямо так? А если за мной будет хвост?
— Ну ты уж постарайся, дружок, чтоб его не было. Остальное департамент берет на себя.
4.4. Метхельд Артс, сейчас
Диплом, который Метхельд защитила три года назад, не имел к автоматонам никакого отношения, после диплома она занималась только летательными аппаратами, в гевехте понимала, как свинья — в апельсинах, и вообще у нее было много работы по заданию профессора.
— Так что, господин ван де Крон, при всем почтении…
Однако когда желание господина ван де Крона оказалось подкреплено чеком на 100 гульденов, отказываться стало сложней: эта сумма позволяла отложить визит к отцу на добрый месяц, а через месяц… Ну через месяц ничего, конечно, не изменится, но по крайней мере это будет месяц, свободный от неприятных мыслей. Так что теперь Метхельд в самом нарядном нашедшемся у нее платье, безбожно жавшем в бицепсах, пыталась выглядеть как светская дама и одновременно работать. Работа, впрочем, была непыльная. Что автоматон никакой не автоматон, ясно стало сразу, а фантастический ответ антрепренера на ее вопрос о шкатулке снял последние сомнения.
— Вы уверены, мефру? — депутату сложно давался заговорщический шепот, но в галдящей толпе их все равно никто не слышал.
— Абсолютно, — ответила Метхельд настолько безапелляционно, насколько смогла.
— Но вы сами сказали, что автоматоны не ваша специальность. Может ли это быть новый, неизвестный тип?
— А ценные бумаги не ваша, но смешно будет, если я стану учить вас отличать облигацию от закладной?
— Значит, не автоматон?
Отвечать она не стала, а только посмотрела на ван де Крона, и тот довольно кивнул и оглушительно чихнул, заработав возмущенные взгляды не только стоящих перед ними немолодой дамы и ее клеврета с собачкой на руках, но и случайно проходящего мимо диссентера, черно-белого, как нравоучительная гравюра, и даже офицера чуть поодаль. У последнего, впрочем, недоумение и раздражение быстро сменила нескрываемая радость, несколько, как подумалось, Метхельд, неуместная при виде депутата. Офицер между тем уже рвался к ван де Крону, не только толкнув диссентера, едва не уронившего пенсне, но и чуть не сбив с дамы исполинскую шляпку:
— Ба! Кого я вижу! — затрубил он, окончательно отвлекая собравшихся от партии. — Господин ван де Крон! Не замечаете старых товарищей, — тут негодование зала материализовалось столь ясно, что даже офицер это заметил и продолжил, понизив голос: — забыли нашу поездку в Одзонг? Неужто я так изменился за девять лет?
— Дамы и господа, прошу тишины, — отреагировал наконец антрепренер. — Хотя автоматон в ней и не нуждается, его соперник, глубокоуважаемый господин Сметс — человек, и не будем мешать его сосредоточению. Эта минута не считается, прошу вас, вы можете подумать над ходом еще.
Банкир, сидевший за столом, между тем понуро поднялся.
— Минутой больше, минутой меньше, господа, — заметил он, — но против логики механизма человеку не сладить. Не могу поблагодарить вашего дикаря за науку, достопочтенный доктор, но благодарю вас — и если вы построите такую же машину для игры на бирже, можете рассчитывать на мои вложения.
Зал зааплодировал, антрепренер довольно принялся подкручивать механизм, в очередной раз открыв его для обзора, и Метхельд уставилась на шестерни в надежде увидеть в них хоть какую-то логику. За этим занятием она уже вполуха слышала, как депутат что-то дружелюбно шептал “милейшему господину Сегерсу” — вспомнил, выходит. Нет, отсюда, с десяти шагов эту задачку не решить, а значит…
— Что же, готов ли кто-то еще составить партию автоматону, или вердикт господина Сметса никто не оспорит?
Да, вариантов, похоже нет, подумала Метхельд, и подняла руку.
— Вы, йонкфру? Прошу вас, прошу, но только учтите, автоматон — машина бездушная, и женским чарам неподвластен. Поаплодируем храброй даме, решившейся бросить вызов моему скромному детищу!
5.5. Токунба Иге, сейчас
За год выступлений сперва в северном Амре, а в последние пару месяцев и в империи, Току успел повидать самые разные ноги. Худые и толстые, ноги в ботфортах и туфлях с бантами. Видел расписные каблуки южноамрийских аристократов — на одной паре была целая битва в миниатюре. Чем северней уезжали компаньоны, тем чаще у гевехт-столика оказывались простые туфли с металлическими пряжками, а в городах победней и деревянные сабо. Случались иногда и редкости: шитые бисером мокасины на ногах какого-то заезжего краведжийца, искусный, черного дерева протез профессора с Летающего острова и, самое страшное, начисто отбившее у Току силы играть, еще в Амре — босые ноги цаяда, покрытые от кончиков пальцев до края укороченных широких штанин пестрой татуировкой с адскими духами, терзающими безобразных колдунов. К счастью, играть цаяд не стал, а только постучал по доске фигурой в разных местах (магнитные иглы взбесились) и тихо сказал на амрийском: “чистая механика”. Выходит, и цаядов все-таки можно обмануть. Нечистой механики, магии, в лже-автоматоне и правда не было, но всё же если чему-то Току и радовался, так это тому, что в империи культ Матери непопулярен, а охота на колдунов вне закона.
В этот раз, однако, его ждал сюрприз. Под плохо различимый изнутри шум собравшихся на смену дорогим, но строгим туфлям банкира перед ящиком появились дамские туфельки. Не то чтобы этого не случалось никогда, но немногим чаще. На Юге Току пару раз пришлось играть против жриц — и, кстати, оставить представление о том, что гевехт не женская игра, потому что одна из них едва его не обыграла. Но на севере Амра и в империи женщина играла против него лишь однажды, и была эта дочь аристократа, в доме которого компаньоны давали представление. Здесь же, в общедоступном зале это граничило с нарушением приличий. А значит стоило ожидать подвоха.
Первые ходы, вполне классические, сами по себе интереса не представляли — девять из десяти партий начинаются одинаково. Кто-то из классиков предлагал даже запретить самый популярный дебютный ход, как дающий чрезмерные преимущества. Не такая глупая идея, кстати. Именно из-за этих преимуществ автоматон по правилам аттракциона всегда ходил первым. Но сейчас Току смотрел не столько на доску, сколько на ноги — и не только потому, что щиколотки дамы, да нет, девицы, были куда как хороши. Где еще увидишь щиколотки, кроме задней церковной скамьи и щели в ящике? Нет, дело было в том, что ноги соперников всегда двигались. Току давно понял, что если ноги оппонента стоят ровно и спокойно, бояться его не стоит: хорошие гевехтшпелеры спокойными не бывают. Сверху они могут сколько угодно изображать безмятежность, но контролировать ноги их никогда не учили. Обычный-то оппонент все равно под доской ног не увидит. Так что чем затейливей были вензеля и кульбиты туфель, тем больше стоило беспокоиться — и правило это знало до сих пор только одно исключение.
Полгода назад в Свевелмине желание сыграть с чудесным автоматоном (там его, конечно, представляли как “чудо имперской механики от лучших мастеров Санта-Клавдии”) изъявил Фаса Аджани Фалана, знаменитый скульптор и, к несчастью, не менее известный гевехтшпелер. На победу Току и не рассчитывал, но Геррет рассудил, что это как раз тот случай, когда даже поражение послужит неплохой рекламой. Партия состоялась. Так Току, во-первых, впервые увидел игрока, который играл так, как будто он сам автоматон: шевелились только руки. И, во-вторых, впервые же столкнулся с тем, что много позже назовут Фалановым дебютом.
Большинство гевехтшпелеров, с которыми имел дело Току, играли по одной старой, амрийской схеме — сосредоточить все усилия на центре, бить всей силой, повышая темп. Разница состояла в нюансах, скорости, агрессивности, но все, кто чего-то стоил, в целом вели себя одинаково. От Фаланы он, разумеется ждал того же, только еще жестче, быстрее и страшнее — а вместо этого иглы отразили долгие и бесполезные маневры слабых фигур. В этих маневрах ответное, традиционно агрессивное наступление Току затерялось, как экспедиция к дикарям. Бестрепетно, не двинув ногой отразивший его Фалана закончил партию в шесть ходов. С тех пор поражение случалось еще однажды, в игре против одзонгского приказчика, только что не танцевавшего под столом джигу и через слово то божившегося, то ругавшегося, как боцман. Геррет к общему восторгу публики заявил, что приказчик играл не хуже Фаланы.
Что-то я о Фалане, задумался Току, при чем тут? А при том, что она тоже маневрирует слабыми фигурами, и маневрирует как-то непонятно, безо всякого смысла. Что, если… и он передвинул фигуру, создавая опасную для соперницы открытую линию. Реакции не последовало. Легко прошел и размен фигурами, хотя он означал для девушки потерю разом и качества, и темпа. Дело казалось ясным — это была игра зеленого новичка, возомнившего себя гевехтшпелером. Тут следовало бы успокоиться, но женщина-новичок не стала бы рисковать скандалом, да и ноги были куда как беспокойны. Раз за разом мыски стукались о борт ящика, а потом (Току глазам своим не поверил) одна ножка выскользнула из туфельки и поджала пальцы. Ножка, насколько было видно сквозь просветы, была исключительно, обворожительно изящная, но дела это не меняло. Худшего знака тревоги вообразить себе было невозможно.
На доске разворачивался разгром хуже битвы при Цванграбе, но они, что было особенно неприятно, никак не коррелировали с движениями ног — как будто происходящее в игре соперницу вовсе не волновало. И прежде, чем в голову Току пришло хоть какое-нибудь разумное предположение, ответ пришел извне. К тому самому отверстию, к которому приник глазом ужасающийся Току, приблизился палец в дорогой дамской перчатке. На мгновение компаньон почувствовал себя насекомым, которое пытаются раздавить, но тут палец уткнулся в стенку и, двигаясь вправо, на мгновение закрыл Току обзор. Это была катастрофа: девица ощупывала ящик!
Дыхание Току перехватило, сердце заколотилось так, что можно было услышать его эхо от стен опостылевшей гевехт-коробки, и за всем этим он едва не пропустил совсем уж странное, вовсе не по плану: к туфелькам сидящей девушки добавились дорогие, чуть не с бриллиантами туфли кого-то толстоногого в штанах синего, даже на вид дорогого бархата. Сделав несколько шагов бриллиантовые туфли вдруг остановились, как-то странно повернулись, будто под весом тела над ними, ноги в синих штанинах еще более странно наклонились и пропали из виду, а потом раздался чудовищный грохот, от которого Току чуть не закричал, иглы в стеклянном поддоне беспорядочно опали, а девушка, едва видная через сместившиеся отверстия, вскочила, опрокинув собственную туфельку.
6.6. Метхельд Артс, сейчас
Когда ван де Крон упал, первая ее мысль была: как кстати, пока все смотрят, нащупаю эти странные щелки. Мысль эту вспоминать потом было стыдновато, но что уж тут. Еще стыдней выходило, что первым на помощь подоспела не сидевшая рядом Метхельд, а офицер — а она еще сочла его растяпой! Но подбежал, и не растерялся — сбросил оставшиеся после падения депутата фигуры и положил его на стол, перед остановившимся посреди хода дикарем, занесшим механическую руку над доской. Не хватало только ножа, чтоб сцена стала похожа на жертвоприношение. Но офицер механический манипулятор бестрепетно сдвинул и парой движений сперва сорвал пуговицы камзола (драгоценные камни со стуком брызнули на пол), а потом и сорочку, на которой, как увидела теперь Метхельд, расплывалось красное пятно.
— Доктора, — рявкнул вояка, и добавил такое, какого ей слышать еще не доводилось, не для дамских ушей, но, видимо, эффективное, — лакеи так и забегали. И только тут она поняла, что гости визжат. Кто-то уже толпился в дверях, собачка неожиданно басовито лаяла, пожилая дама шляпой обмахивала обмякшего спутника.
— А, нет, — с досадой пробормотал офицер. — Священника.
— Какого? — деловито спросил кто-то сзади.
— Я хрен знаю, — меланхолично отозвался он, вытирая окровавленную руку о камзол ван де Крона. — Где тот святоша, пусть он подскажет? Уже сбежал? Прыток!
Диссентера и правда не было, как не было уже доброй половины публики, и даже антрепренера, растворившегося, как будто в амрийских университетах в придачу к новым автоматонам выдумали и плащи-невидимки.
— Священник нужен обычный, господствующей церкви, — предположила Метхельд. Хоть какая-то польза от нее. — Ван де Крон был депутатом Генеральных штатов, господин...
— Сигерс, майор Юго-западной компании,- представился офицер, зачем-то ворошащий карманы покойника. Скоро, впрочем, стало ясно, когда из-за его обшлага майор вытащил маленькие четки. — Йонкфру права, четки обычные. Да поживей! Эй ты, — он указал на последнего оставшегося в зале, судя по бутылочному мундиру, флотского, — на выход. И вы, сударыня, прошу вас, выходите. Теперь тут ничего трогать не нужно, это уже не наше дело.
Нарушить этот приказ ей почему-то в голову не пришло — и она вышла следом за моряком, едва не подскользнувшись на драгоценной пуговице, а Сигерс — Сигерс, да? — зачем-то оглядел комнату напоследок и пошел следом, прихватив из стойки свою трость.
7.7. Токунба Иге, сейчас
Что это был конец, сомневаться не приходилось. Первый же нормальный досмотр городской стражи (а то и кого похуже), и таинственный механизм автоматона станет ясен всем и каждому. Действовать нужно было быстро, и дождавшись, когда офицерские сапоги покинут комнату и дверь за ними захлопнется, Току вывернулся из ящика. Открыть его изнутри было непросто, но Геррет куда-то, по его же любимому выражению, слился. Ничего, открыть вышло, а что плечо будет побаливать — беда невелика. Жаль, конечно, что тело упало, но хорошо хоть негромко. На вид старик симпатичный, что это с ним, сердце? Эвона, да это же кровь на доске! А что тут поблескивает?
Бриллиантовая пуговица, почему-то лежащая на полу, была как нельзя кстати, потому что наличные давно вышли, а Геррет деньги зажимал. Попалась на глаза и табакерка — видимо звон от ее падения Току и слышал, когда случайно обрушил тело, открывая ящик. Табакерка на вид была дорогая, золотая. Нехорошо, конечно, но покойнику она вряд ли понадобится. Что теперь? Через главную дверь выходить нельзя, но Геррет все-таки не дурак устраивать махинацию в помещении с одной дверью. Была и вторая, неприметная, где-то в углу, за шторкой. А за ней коридор, а за ним — свобода.
URL записи1.1. Токунба Иге, сейчас
В ящике было, во-первых, тесно, во-вторых, душновато, в-третьих — отчаянно скучно.
Большую часть времени не происходило ничего: соперников либо не было, либо они раздумывали, то есть ничего не делали. Сначала предполагалось, что ограничения по времени вообще не будет. Но с тех пор, как в партии против одного свевелминского аристократа, мнившего себя великим игроком, Току пришлось ждать хода полчаса, Геррет смилостивился. Было решено, что ход должен занимать не больше минуты. Правилами гевехта это не предусматривалось, но на выручку пришли быстро выдуманные технические изъяны: машине, дескать, нужен подзавод раз в полчаса. Был в этом и политический расчет. Соперниками Току нередко были вельможи и коммерсанты, обыгрывать которых было небезопасно. А за время подзавода многие из них как раз догадывались прекратить игру, не доводя дело до разгрома.
Подзавод был одним из двух развлечений. Правда, на эти пару минут нужно было поджать ноги и уместиться в половину и без того небольшого пространства. Но зато сквозь открывающийся на обзор публики механизм было хорошо видно загримированное лицо Геррета, незаметно строящего потешные гримасы.
Схема, собственно, была элементарная. Публика давно привыкла к тому, что автоматоны умеют двигаться, выполнять простые команды своих хозяев и даже участвовать в физических экспериментах. Почему бы тогда им не играть в гевехт?
Положим, причины были: автоматоны, даже самые умные, для такой задачи были туповаты. Но пока зрители этого не знали, на демонстрации “первого в мире автоматона-гевехтшпелера, изготовленного мастерами Священного царства и уже разбившего всех мастеров континента” валили валом. Автоматона, то есть, конечно, куклу в виде дикаря-ининивага построили быстро. Коробку, в которой прятался настоящий игрок, сделали из потрепанного, но когда-то очень дорогого комода. Для, как выразился Геррет, авантажности одну дверцу оставили, а за ней установили совершенно бессмысленный механизм, который Току соорудил из трех часов и добытого по случаю сломанного арифмометра. Все это и можно было заводить, так что в процессе игры ящик то пощелкивал, то позвякивал.
Несложно было придумать и способ переставлять фигуры — несколько тросиков, шарниров и втулок давали возможность двигать рукой дикаря в локте, плече и кисти. Получалось это менее изящно, чем у настоящих автоматонов, не говоря уже о людях, но Току с Геретом решили, что оно даже к лучшему. В конечном счете, им ведь не нужно было, чтоб фигура вышла похожей на человека — и даже наоборот, чем более искусственной она казалась, тем достоверней выглядела махинация в целом. Ради удобства управления (дергать за рычаги приходилось и без того из жутко неудобной позы), дикаря пришлось сделать левшой. Геррет объяснял это публике тем, что все ининиваги, о которых он слышал — левши. Поди проверь.
Проблем оставалось две. Очевидная: как сделать происходящее на доске видимым для запертого внутри коробки настоящего игрока. Сначала думали даже сделать доску полупрозрачной, но это было рискованно. После месяца провальных попыток Току, наконец, придумал систему — и ей, пожалуй, гордился больше всего. Под доской была сделана плоская стеклянная коробка, разделенная на сектора в строгом соответствии с клетками. В каждом секторе лежала иголка на нитке, а в каждой фигуре был спрятан магнит. Так что когда фигуру на настоящей доске передвигали с клетки на клетку, в одном месте иголка падала назад в стеклянный поддон, а в другом — вставала стоймя. Току оставалось только переставить соответствующую фигуру на спрятанной в ящике карманной доске и спокойно думать над ответным ходом. При первой демонстрации, однако, все чуть не сорвалось. Репетировали компаньоны при открытом ящике, а играть-то надо было в закрытом. Тут-то и обнаружилось, что в полутьме иголки практически не видно. Чудом выиграв тогда партию, Току экспериментировал еще двое суток, пока не нашел элементарное, на поверхности лежащее решение: надеть на каждую иголку кусочек бумаги.
Вторая проблема, неочевидная, касалась как раз с освещения и обнаружилась не сразу. Первоначальный план предполагал, что внутри коробки будет стоять маленькая лампа. Светила она скверно (отсюда и проблема с иголками), но зато была незаметна снаружи. Единственное, чего Геррет и Току боялись, это запаха. Боялись, кстати, не зря, но не совсем того. В помещении снаружи, заставленном свечами, никакого запаха, конечно, не чувствовалось. А вот внутри тесно закрытого ящика, да еще на второй-третий час игры, дышать становилось трудно.
После долгих споров компаньоны сошлись на маленьких плоских щелях в стенке, которые в случае чего можно было задвинуть специальной заслонкой. Света от них было немного, но все же хватало, так что лампу можно было убрать. И, что было даже важнее, у Току появилось второе, помимо подзавода, развлечения: ноги зрителей.
2.2. Берт Сегерс, сейчас
— Очаровательная шкатулка, господин Горото! — дама и сама была само очарование, но что-то в ее вопросе показалось Сегерсу наигранным. Не орнаменты ее заинтересовали, а что-то другое. Да и антрепренер при ее словах прижал шкатулку к сердцу покрепче.
Грим был нанесен просто здорово. Настолько здорово, что в первую минуту Сегерс даже поверил, что этот Горото действительно амритянин. Особенно удалась борода — одна из лучших накладных бород, какие ему доводилось видеть. Увы, все портил акцент. Впрочем, большая часть столичной публики, конечно, живых амритян видала разве что издаля, так что риск для мошенника был минимален. Что до Сегерса, меньше всего его заботил чужой заработок: ахал бы дядя, на себя глядя! К тому же автоматон, как ни странно, играл в гевехт по-настоящему. Двигал руками, кивал головой и даже исправно вращал глазами, когда соперник слишком долго думал над ходом.
Без какого-то подвоха дело, конечно, не обошлось. Масштабная операция прикрытия нужна только тогда, когда сама комбинация чересчур заметна — уж в этом он кое-что понимал. А тут было всем прикрытиям прикрытие. Антрепренер-амритянин. Автоматон стилизованный под дикаря. В углу выставлена статуэтка южной Великой Богини, взывающая к физическим радостям куда более, чем к духовным. Это все для простаков, а для тех, кто внимательней, и нужна была шкатулка, которую лже-бородач не выпускал из рук.
— В ней, сударыня, — ответил он с хорошо различимым опытному уху и совершенно имперским длинным “е”, — та деталь, в которой и состоит вся тайна моего автоматона. Без нее он не более, чем неловкая кукла, с ней — гроза лучших гевехтшпелеров континента.
Теперь все только и смотрели, что на шкатулку. Как по Сегерсу — умно, ничего не скажешь. Даже банкир, разыгрывающий партию с “дикарем”, и тот отвлекся. Дело, конечно, не в шкатулке, и не похоже, чтоб антрепренер на самом деле управлял машиной, если не считать подзаводов. Секрет в чем-то другом, но в чем... а не все ли равно? Сегерс был тут совсем не за тем, да и в гевехт не играл лет пять. Или шесть, еще с честной службы? Словом, даже потеющий от волнения банкир был бы для него серьезным противником, а уж к автоматону Сегерс был, кажется, не ближе, чем к императору.
Потратив на все эти размышления пару минут, он отдал трость слуге и осмотрелся. Нужный человек стоял как раз возле любопытной дамы. И был идеален, много лучше антрепренера. Никто не заподозрил бы в нем ничего, кроме того, что и так было у всех на виду. Бриллиантовые пуговицы камзола, вдвое увеличивавший голову парик, табакерка в вензелях. Толстыми пальцами, разумеется в перстнях, он набирал из нее первосортный (чувствовалось и отсюда), который запихивал себе в ноздрю с упорством водоподъемного винта. Словом, настоящий йонкер и большой жизнелюб.
Сыграть такого как бы не посложней, чем амритянина. Все эти жесты, масленая улыбка и замасленный палец, небрежно подзывающий официанта с салфеткой, естественность лица, знающего выражения начальственного гнева, довольства и радости, но не заискивания. Сегерс трижды бы подумал, прежде чем выбирать такую легенду. Но это и не была легенда. Нужный человек был самим собой: Руландом ван де Кроном, депутатом Генеральных штатов от партии риторов, главой Большого Вёлеландского комитета Палаты граждан, героем передовиц, миллионером и завсегдатаем знаменитых “Трех форелей”.
3.3. Берт Сегерс, две недели назад
Шеф, то есть теперь уже не шеф, а не поймешь и кто, все-таки не отказал себе в удовольствии и, ухмыльнувшись в гренадерские усы, сделал паузу, которую Сегерс заполнил ожидаемым чертыханием.
— Именно так, Берт, именно так.
— Руланд ван де Крон?
Больше-не-шеф довольно кивнул.
— Из риторов?
Снова кивок.
— И как же это, простите, я должен…
— Это Берт, строго говоря, твои проблемы, а? Но, так и быть, подскажу: работать ты будешь под официальным прикрытием.
— То есть я вроде как нанимаюсь к нему на службу? И как? Просто вваливаюсь к нему домой, где он живет, на набережной Стейдеграхта? И говорю — Берт Сегерс по вашему распоряжению прибыл?
— Ну, в общем, да, только я бы не упоминал про распоряжение, и живет он на Вильгенштрат, 8.
— Ну это меняет дело.
От расстройства Сегерс сел и отвернулся. Благо, отношения у них с шефом сложились неофициальные, как того, кстати, и требовала шефова легенда — старый служака, невесть как заброшенный в должность военного атташе и так и не отучившийся от полевой формы и палаша. За окном по-амрийски кричал водонос, был немного слышен прибой, но видно не было ничего, кроме однообразных глиняных крыш: зады консульства выходили на портовые склады.
— Привыкай, — шеф встал и налил вина не только Берту, но и себе, что случалось нечасто. — Теперь ты будешь работать в столице, там все иначе. Играть в секретность смысла нет. Даже если ты не попадешь под колпак разведбюро адмиралтейства, там еще пяток министерских служб, грызня аристократов и Трое знают что еще. Так что легенда должна быть такая, чтоб комар не подточил не только носа, но чего бы то ни было вообще.
— И, конечно, лучше ван де Крона… За вино спасибо, но это же полный бред. Он у всех на виду.
— И очень хорошо, потому что он каждый день встречается с несколькими десятками человек. Даже если за ним следят, ты будешь выглядеть, как обычный проситель — мало ли офицеров из колоний обивает пороги депутатов?
— И он возьмет меня на службу?
— Понятия не имею. Я знаю то же, что и ты: тебя забирают отсюда — очень жаль, кстати, хотя ты мне никогда не нравился…
— Смешно.
— Пытаюсь тебя взбодрить, ведь тебя ждет понижение: переводят из задрипанного консульства в столицу!
— Жарко, людно, бестолково.
— Прекрати ныть. Тебя переводят, потому что так решили в штабе. Что тебе еще нужно? По прибытии найдешь ван де Крона в каком-нибудь публичном месте и узнаешь его. Не его ли, дескать, ты сопровождал с визитом в Одзонг девять лет назад?
— Я ведь и правда его сопровождал.
— Именно! Он, натурально, обрадуется, а дальше смотри. Если он скажет “милейший господин Сегерс” — ты должен будешь прилипнуть к нему и не отставать, пока он не прикажет обратного. А если “дорогой господин Сегерс” — уходи, сообщив предварительно свой адрес.
— Прямо так? А если за мной будет хвост?
— Ну ты уж постарайся, дружок, чтоб его не было. Остальное департамент берет на себя.
4.4. Метхельд Артс, сейчас
Диплом, который Метхельд защитила три года назад, не имел к автоматонам никакого отношения, после диплома она занималась только летательными аппаратами, в гевехте понимала, как свинья — в апельсинах, и вообще у нее было много работы по заданию профессора.
— Так что, господин ван де Крон, при всем почтении…
Однако когда желание господина ван де Крона оказалось подкреплено чеком на 100 гульденов, отказываться стало сложней: эта сумма позволяла отложить визит к отцу на добрый месяц, а через месяц… Ну через месяц ничего, конечно, не изменится, но по крайней мере это будет месяц, свободный от неприятных мыслей. Так что теперь Метхельд в самом нарядном нашедшемся у нее платье, безбожно жавшем в бицепсах, пыталась выглядеть как светская дама и одновременно работать. Работа, впрочем, была непыльная. Что автоматон никакой не автоматон, ясно стало сразу, а фантастический ответ антрепренера на ее вопрос о шкатулке снял последние сомнения.
— Вы уверены, мефру? — депутату сложно давался заговорщический шепот, но в галдящей толпе их все равно никто не слышал.
— Абсолютно, — ответила Метхельд настолько безапелляционно, насколько смогла.
— Но вы сами сказали, что автоматоны не ваша специальность. Может ли это быть новый, неизвестный тип?
— А ценные бумаги не ваша, но смешно будет, если я стану учить вас отличать облигацию от закладной?
— Значит, не автоматон?
Отвечать она не стала, а только посмотрела на ван де Крона, и тот довольно кивнул и оглушительно чихнул, заработав возмущенные взгляды не только стоящих перед ними немолодой дамы и ее клеврета с собачкой на руках, но и случайно проходящего мимо диссентера, черно-белого, как нравоучительная гравюра, и даже офицера чуть поодаль. У последнего, впрочем, недоумение и раздражение быстро сменила нескрываемая радость, несколько, как подумалось, Метхельд, неуместная при виде депутата. Офицер между тем уже рвался к ван де Крону, не только толкнув диссентера, едва не уронившего пенсне, но и чуть не сбив с дамы исполинскую шляпку:
— Ба! Кого я вижу! — затрубил он, окончательно отвлекая собравшихся от партии. — Господин ван де Крон! Не замечаете старых товарищей, — тут негодование зала материализовалось столь ясно, что даже офицер это заметил и продолжил, понизив голос: — забыли нашу поездку в Одзонг? Неужто я так изменился за девять лет?
— Дамы и господа, прошу тишины, — отреагировал наконец антрепренер. — Хотя автоматон в ней и не нуждается, его соперник, глубокоуважаемый господин Сметс — человек, и не будем мешать его сосредоточению. Эта минута не считается, прошу вас, вы можете подумать над ходом еще.
Банкир, сидевший за столом, между тем понуро поднялся.
— Минутой больше, минутой меньше, господа, — заметил он, — но против логики механизма человеку не сладить. Не могу поблагодарить вашего дикаря за науку, достопочтенный доктор, но благодарю вас — и если вы построите такую же машину для игры на бирже, можете рассчитывать на мои вложения.
Зал зааплодировал, антрепренер довольно принялся подкручивать механизм, в очередной раз открыв его для обзора, и Метхельд уставилась на шестерни в надежде увидеть в них хоть какую-то логику. За этим занятием она уже вполуха слышала, как депутат что-то дружелюбно шептал “милейшему господину Сегерсу” — вспомнил, выходит. Нет, отсюда, с десяти шагов эту задачку не решить, а значит…
— Что же, готов ли кто-то еще составить партию автоматону, или вердикт господина Сметса никто не оспорит?
Да, вариантов, похоже нет, подумала Метхельд, и подняла руку.
— Вы, йонкфру? Прошу вас, прошу, но только учтите, автоматон — машина бездушная, и женским чарам неподвластен. Поаплодируем храброй даме, решившейся бросить вызов моему скромному детищу!
5.5. Токунба Иге, сейчас
За год выступлений сперва в северном Амре, а в последние пару месяцев и в империи, Току успел повидать самые разные ноги. Худые и толстые, ноги в ботфортах и туфлях с бантами. Видел расписные каблуки южноамрийских аристократов — на одной паре была целая битва в миниатюре. Чем северней уезжали компаньоны, тем чаще у гевехт-столика оказывались простые туфли с металлическими пряжками, а в городах победней и деревянные сабо. Случались иногда и редкости: шитые бисером мокасины на ногах какого-то заезжего краведжийца, искусный, черного дерева протез профессора с Летающего острова и, самое страшное, начисто отбившее у Току силы играть, еще в Амре — босые ноги цаяда, покрытые от кончиков пальцев до края укороченных широких штанин пестрой татуировкой с адскими духами, терзающими безобразных колдунов. К счастью, играть цаяд не стал, а только постучал по доске фигурой в разных местах (магнитные иглы взбесились) и тихо сказал на амрийском: “чистая механика”. Выходит, и цаядов все-таки можно обмануть. Нечистой механики, магии, в лже-автоматоне и правда не было, но всё же если чему-то Току и радовался, так это тому, что в империи культ Матери непопулярен, а охота на колдунов вне закона.
В этот раз, однако, его ждал сюрприз. Под плохо различимый изнутри шум собравшихся на смену дорогим, но строгим туфлям банкира перед ящиком появились дамские туфельки. Не то чтобы этого не случалось никогда, но немногим чаще. На Юге Току пару раз пришлось играть против жриц — и, кстати, оставить представление о том, что гевехт не женская игра, потому что одна из них едва его не обыграла. Но на севере Амра и в империи женщина играла против него лишь однажды, и была эта дочь аристократа, в доме которого компаньоны давали представление. Здесь же, в общедоступном зале это граничило с нарушением приличий. А значит стоило ожидать подвоха.
Первые ходы, вполне классические, сами по себе интереса не представляли — девять из десяти партий начинаются одинаково. Кто-то из классиков предлагал даже запретить самый популярный дебютный ход, как дающий чрезмерные преимущества. Не такая глупая идея, кстати. Именно из-за этих преимуществ автоматон по правилам аттракциона всегда ходил первым. Но сейчас Току смотрел не столько на доску, сколько на ноги — и не только потому, что щиколотки дамы, да нет, девицы, были куда как хороши. Где еще увидишь щиколотки, кроме задней церковной скамьи и щели в ящике? Нет, дело было в том, что ноги соперников всегда двигались. Току давно понял, что если ноги оппонента стоят ровно и спокойно, бояться его не стоит: хорошие гевехтшпелеры спокойными не бывают. Сверху они могут сколько угодно изображать безмятежность, но контролировать ноги их никогда не учили. Обычный-то оппонент все равно под доской ног не увидит. Так что чем затейливей были вензеля и кульбиты туфель, тем больше стоило беспокоиться — и правило это знало до сих пор только одно исключение.
Полгода назад в Свевелмине желание сыграть с чудесным автоматоном (там его, конечно, представляли как “чудо имперской механики от лучших мастеров Санта-Клавдии”) изъявил Фаса Аджани Фалана, знаменитый скульптор и, к несчастью, не менее известный гевехтшпелер. На победу Току и не рассчитывал, но Геррет рассудил, что это как раз тот случай, когда даже поражение послужит неплохой рекламой. Партия состоялась. Так Току, во-первых, впервые увидел игрока, который играл так, как будто он сам автоматон: шевелились только руки. И, во-вторых, впервые же столкнулся с тем, что много позже назовут Фалановым дебютом.
Большинство гевехтшпелеров, с которыми имел дело Току, играли по одной старой, амрийской схеме — сосредоточить все усилия на центре, бить всей силой, повышая темп. Разница состояла в нюансах, скорости, агрессивности, но все, кто чего-то стоил, в целом вели себя одинаково. От Фаланы он, разумеется ждал того же, только еще жестче, быстрее и страшнее — а вместо этого иглы отразили долгие и бесполезные маневры слабых фигур. В этих маневрах ответное, традиционно агрессивное наступление Току затерялось, как экспедиция к дикарям. Бестрепетно, не двинув ногой отразивший его Фалана закончил партию в шесть ходов. С тех пор поражение случалось еще однажды, в игре против одзонгского приказчика, только что не танцевавшего под столом джигу и через слово то божившегося, то ругавшегося, как боцман. Геррет к общему восторгу публики заявил, что приказчик играл не хуже Фаланы.
Что-то я о Фалане, задумался Току, при чем тут? А при том, что она тоже маневрирует слабыми фигурами, и маневрирует как-то непонятно, безо всякого смысла. Что, если… и он передвинул фигуру, создавая опасную для соперницы открытую линию. Реакции не последовало. Легко прошел и размен фигурами, хотя он означал для девушки потерю разом и качества, и темпа. Дело казалось ясным — это была игра зеленого новичка, возомнившего себя гевехтшпелером. Тут следовало бы успокоиться, но женщина-новичок не стала бы рисковать скандалом, да и ноги были куда как беспокойны. Раз за разом мыски стукались о борт ящика, а потом (Току глазам своим не поверил) одна ножка выскользнула из туфельки и поджала пальцы. Ножка, насколько было видно сквозь просветы, была исключительно, обворожительно изящная, но дела это не меняло. Худшего знака тревоги вообразить себе было невозможно.
На доске разворачивался разгром хуже битвы при Цванграбе, но они, что было особенно неприятно, никак не коррелировали с движениями ног — как будто происходящее в игре соперницу вовсе не волновало. И прежде, чем в голову Току пришло хоть какое-нибудь разумное предположение, ответ пришел извне. К тому самому отверстию, к которому приник глазом ужасающийся Току, приблизился палец в дорогой дамской перчатке. На мгновение компаньон почувствовал себя насекомым, которое пытаются раздавить, но тут палец уткнулся в стенку и, двигаясь вправо, на мгновение закрыл Току обзор. Это была катастрофа: девица ощупывала ящик!
Дыхание Току перехватило, сердце заколотилось так, что можно было услышать его эхо от стен опостылевшей гевехт-коробки, и за всем этим он едва не пропустил совсем уж странное, вовсе не по плану: к туфелькам сидящей девушки добавились дорогие, чуть не с бриллиантами туфли кого-то толстоногого в штанах синего, даже на вид дорогого бархата. Сделав несколько шагов бриллиантовые туфли вдруг остановились, как-то странно повернулись, будто под весом тела над ними, ноги в синих штанинах еще более странно наклонились и пропали из виду, а потом раздался чудовищный грохот, от которого Току чуть не закричал, иглы в стеклянном поддоне беспорядочно опали, а девушка, едва видная через сместившиеся отверстия, вскочила, опрокинув собственную туфельку.
6.6. Метхельд Артс, сейчас
Когда ван де Крон упал, первая ее мысль была: как кстати, пока все смотрят, нащупаю эти странные щелки. Мысль эту вспоминать потом было стыдновато, но что уж тут. Еще стыдней выходило, что первым на помощь подоспела не сидевшая рядом Метхельд, а офицер — а она еще сочла его растяпой! Но подбежал, и не растерялся — сбросил оставшиеся после падения депутата фигуры и положил его на стол, перед остановившимся посреди хода дикарем, занесшим механическую руку над доской. Не хватало только ножа, чтоб сцена стала похожа на жертвоприношение. Но офицер механический манипулятор бестрепетно сдвинул и парой движений сперва сорвал пуговицы камзола (драгоценные камни со стуком брызнули на пол), а потом и сорочку, на которой, как увидела теперь Метхельд, расплывалось красное пятно.
— Доктора, — рявкнул вояка, и добавил такое, какого ей слышать еще не доводилось, не для дамских ушей, но, видимо, эффективное, — лакеи так и забегали. И только тут она поняла, что гости визжат. Кто-то уже толпился в дверях, собачка неожиданно басовито лаяла, пожилая дама шляпой обмахивала обмякшего спутника.
— А, нет, — с досадой пробормотал офицер. — Священника.
— Какого? — деловито спросил кто-то сзади.
— Я хрен знаю, — меланхолично отозвался он, вытирая окровавленную руку о камзол ван де Крона. — Где тот святоша, пусть он подскажет? Уже сбежал? Прыток!
Диссентера и правда не было, как не было уже доброй половины публики, и даже антрепренера, растворившегося, как будто в амрийских университетах в придачу к новым автоматонам выдумали и плащи-невидимки.
— Священник нужен обычный, господствующей церкви, — предположила Метхельд. Хоть какая-то польза от нее. — Ван де Крон был депутатом Генеральных штатов, господин...
— Сигерс, майор Юго-западной компании,- представился офицер, зачем-то ворошащий карманы покойника. Скоро, впрочем, стало ясно, когда из-за его обшлага майор вытащил маленькие четки. — Йонкфру права, четки обычные. Да поживей! Эй ты, — он указал на последнего оставшегося в зале, судя по бутылочному мундиру, флотского, — на выход. И вы, сударыня, прошу вас, выходите. Теперь тут ничего трогать не нужно, это уже не наше дело.
Нарушить этот приказ ей почему-то в голову не пришло — и она вышла следом за моряком, едва не подскользнувшись на драгоценной пуговице, а Сигерс — Сигерс, да? — зачем-то оглядел комнату напоследок и пошел следом, прихватив из стойки свою трость.
7.7. Токунба Иге, сейчас
Что это был конец, сомневаться не приходилось. Первый же нормальный досмотр городской стражи (а то и кого похуже), и таинственный механизм автоматона станет ясен всем и каждому. Действовать нужно было быстро, и дождавшись, когда офицерские сапоги покинут комнату и дверь за ними захлопнется, Току вывернулся из ящика. Открыть его изнутри было непросто, но Геррет куда-то, по его же любимому выражению, слился. Ничего, открыть вышло, а что плечо будет побаливать — беда невелика. Жаль, конечно, что тело упало, но хорошо хоть негромко. На вид старик симпатичный, что это с ним, сердце? Эвона, да это же кровь на доске! А что тут поблескивает?
Бриллиантовая пуговица, почему-то лежащая на полу, была как нельзя кстати, потому что наличные давно вышли, а Геррет деньги зажимал. Попалась на глаза и табакерка — видимо звон от ее падения Току и слышал, когда случайно обрушил тело, открывая ящик. Табакерка на вид была дорогая, золотая. Нехорошо, конечно, но покойнику она вряд ли понадобится. Что теперь? Через главную дверь выходить нельзя, но Геррет все-таки не дурак устраивать махинацию в помещении с одной дверью. Была и вторая, неприметная, где-то в углу, за шторкой. А за ней коридор, а за ним — свобода.
-
-
20.11.2015 в 08:13В тему соседнего поста: видела фотографии египетских раскопок у меня? По той же ссылке ещё очень много прекрасных.
-
-
20.11.2015 в 10:26Действительно замечательные, очень "живые".